Уж сколько раз твердили миру, что повторить прошлый успех – пустая трата времени. Но похоже, «Дисней» на своих ошибках не учится… Вот зачем нам нужен был такой реалистичный (но все-таки не до конца) Симба или совершенно нестрашный Джафар, если у нас они уже есть гораздо более правдивые в своей мультяшности?
Вот и Мулан пострадала из-за собственной популярности. Алчность продюсеров и боссов киномира губит истории и персонажей. И дело не в наших детских впечатлениях и невозможности воспринимать любимых героев в новом виде. Нет, дело в том, что эра ремейков совпала с эрой толерантности, и понеслось… Романтическую линию убрали, потому что разве могут быть все женские подвиги только ради любви? Снимали в двадцати локациях в Китае, чтобы привлечь китайский кинорынок, а оказалось, что снимали совсем не там, где надо. Поблагодарили разные организации, а те оказались совсем не добрыми меценатами, а причастными к «лагерям перевоспитания» коренного населения. Словом, как «Дисней» будет выкручиваться из клубка скандалов, связанных с историческими неточностями, провальным прокатом и подпорченной репутацией, пока не ясно. В контексте фильма «Мулан» особенно очевидным становится то, что эпоха «толерантности» убивает кино, даже в том статусе, в котором оно существует в США – не искусства, а качественного продукта. Слово «толерантность» здесь намеренно взято в кавычки, потому что подразумевается под ним сегодня совсем не терпимость и уж тем более не интерес к другой культуре или образу мышления, а банальное заигрывание с публикой. В такой ситуации хорошими для всех быть не получается, и студии продолжают подсчитывать убытки. Причем не только материальные, но и моральные: ситуация провоцирует рост самоцензуры, что напрочь убивает художественность как таковую. Потому что за страхом преступить заповедь «не обидь», историческая, психологическая или культурологическая правда уже не кажутся чем-то, достойным лишних усилий создателей фильма – на них просто не остается времени. В западню между зрелищностью и толерантностью попадает не только зритель, но и само кино. Когда мыслители прошлого на Западе и Востоке говорили о том, что любовью спасется не только человек, но и человечество, они, наверное, представить себе не могли, что любовный сюжет можно убрать из произведения, как нечто недостойное, то, чего нужно стесняться. Они, мыслители, посчитали бы, что даже если его не было в реальной истории, то историю эту можно было бы «отредактировать», этот сюжет добавив. И кстати, если уж говорить о подтекстах, то и в таком варианте можно найти множество акцентов, неверных с точки зрения теории гендерного равенства. К сожалению, ситуации, подобные той, что случилась с многострадальной «Мулан», лучше любых социологических исследований иллюстрируют многие общественные процессы. Когда мы смотрим анимационный фильм, то все, что видим, обладает долей условности, так требует сам рисованный жанр. Безусловным остается только вера зрителей (чаще всего в силу их возраста и восприимчивости) к тем истинам, что транслирует нам рассказанная история. Поэтому там никто не придирается к тому, что у героини не такое платье, что китайцы не настоящие или что Мулан – это на самом деле Мулань. Если бы авторами, скажем, этого конкретного фильма двигало искреннее желание рассказать удивительную историю героини-воительницы, познать суть китайской средневековой культуры, воссоздать быт эпохи, то проблем было бы гораздо меньше. Но поскольку все тренды диктуются не познавательными причинами, а экономическими, то мы имеем то, что имеем. И создатели «Мулан», к сожалению, заслужили то, что происходит сейчас. Марина Битокова