Тяжелый был год. Дальше идеально подошел бы монолог, с которого начинается фильм «ДМБ», с сугубо армейским юмором, который понимают только те, кто носил кирзу и ел гречку по праздникам. Кстати, о гречке. Этого горячо любимого россиянами продукта, несмотря на опасения в самом начале пандемии, хватило всем, даже ещё в закромах осталось, и туалетная бумага не закончилась.
Оказалось, что деньги заканчиваются быстрее, чем стратегические запасы продовольствия и сортировочного материала. Но подводя итоги года, надо, наверное, говорить о приятном. Мне вчера хорошая знакомая сказала: «У тебя прекрасно получается вплетать личное в общественное». Поэтому расскажу немного о том, как я провёл этот год, заставивший меня в прямом смысле пройти все три испытательные стихии, включающие трубы из цветного металла, огонь и воду. С ковидом судьба меня столкнула ещё весной. Ну, не лично меня, а людей близких, заблаговременно поступивших, как завещали некоторые евреи: «переболеть, пока в больнице есть места». Тогда «корона» была ещё почти экзотической болезнью, и многие думали, что носить ее будут только избранные. Так вот, заболели люди, с которыми я тесно общался каждый день и которые тоже думали, что не так страшен вирус, как вирусологи, его придумавшие. Люди лечились, как и положено, от простуды, пили отвары и прочие снадобья, но температура не падала, и, как в том анекдоте про лося, им станови- лось только хуже. В итоге больных госпитализировали, а меня законопатили под «домашний арест» на две недели с привлечением силовых и медицинских структур, с подписками о невыезде и невыходе из дома. Ощущение тюрьмы усиливали решетки на окнах. Но сил придавали мысли о том, что я займусь восстановлением домашнего хозяйства, прочту кучу недочитанных книг и укреплю ослабленный кудалиевской содовой организм ежедневной зарядкой, гантелями и прочей физкультурой. Но блажен, кто верует. Мой напарник по заточению, сукин сын и курцхаар Харт, глядя своими карими глазами, не поверил в меня первым. Он как-то лениво зевнул, махнул на меня хвостом и удалился на свою лежанку, чтобы предаться сну. Я, сказав, что он просто ленивая Собака, достал с полки книгу и начал читать. Через десять минут мой храп уже перекрывал кобелиный. Проснулся я в ужасе от того, что не сделал ничего за целый день, но совесть искала оправдания и говорила: «впереди ещё столько времени – успеешь все». Ночью мне не спалось, поскольку лимит сна я выработал ещё днём. Но за то короткое время, что я провалился в сон, ко мне в сновидение пришёл мой друг, который подробно рассказал о симптомах коронавируса, хотя к медицине имел очень косвенное отношение. Он озвучил мои мысли, осевшие в подкорке. С дурацким смехом друг сообщил о том, что при ковиде полностью про- падает обоняние и не работают вкусовые рецепторы. Сон закончился его громогласным возгласом «ты нюх давно потерял», что частично было правдой. Проснувшись утром в холодном поту, я прежде всего измерил температуру. Она была даже ниже показателей, в районе 35 градусов, что я списал на испорченную в градуснике ртуть. Как я провёл второй день самоинсталляции, догадаться не сложно. Я весь день нюхал и пробовал. Даже Харт, решив, что я теперь главная легавая в доме, забился в угол и перестал дышать. Уже был вечер, нюх я не потерял и, проверяя вкусовые рецепторы, съел половину изоляционных продуктов. Закладка в книге осталась на том же месте. На третий день я снова нюхал и пробовал. Обоняние вместо того, чтобы исчезнуть, начало обостряться. Я стал отличать мускусные оттенки от дубовых, которые Серж Лютен добывал и добавлял в свой парфюм «специально для меня». Я уловил запах железа на своей шпаге и запах воспрявшей из анабиоза мухи, которая на бреющем барражировала надо мной, косясь на меня зелёными глазами. Четвёртый и пятый дни я точил ножи, которые затупились от резки сыров, томатов и жёстких сортов колбас. В процессе заточки, я порезался, нанеся себе травму, не совместимую с общественно-полезным трудом, но понял, что кровь тоже пахнет железом. К окончанию первой недели моего заточения я подошёл с пустым холодильником и кучей всплывающих в памяти воспоминаний о свободе. Я нашёл в гараже несколько армейских сухих пайков. Они пахли казармой и полевыми учениями одновременно. Но я стал понимать, почему в рукопашной атаке наши солдаты самые страшные. Я ел пайки, давясь галетами и слезами, отдавая тушенку Харту, стараясь больше ничего не нюхать. К десятому дню я решил отметить юбилей самоликвидации и открыл бутылку сухого вина. Долго нюхал красную жидкость в бокале, пробовал, но остался при своём убеждении, что в вине разбираются единицы, и если в красивую дорогую бутылку влить чернила, то ценители будут цокать языками и говорить о насыщенном букете. На следующий день накрыла депрессия, и я решил сыграть в «русскую рулетку». Бывший боевой наган, но теперь огражданенный и заточенный под капсюль «жевело» очень хорошо лежал в руке. Я загадал три попытки. По-моему Харт был уже не за меня. Но он просчитался: мне повезло. Я выжил. Две недели тянулись, как два года. Каждый день мне звонили какие-то люди и спрашивали, где я, не поднялась ли у меня температура и прочен ли мой стул. Я чрезмерно бодрым голосом отвечал, что чувствую себя даже лучше, чем тот дедушка до аварии. За четырнадцать дней я зарос, как странствующий дервиш и стал похож на бычка, которого держат на привязи, любят, но все равно зарежут. Потом приятный женский голос сообщил, что я отсидел свой срок и могу выходить на свободу с бритой совестью. Нарочный привёз указ об амнистии. И я вышел на улицу и понял, что нечего мне там делать. Итог: за две недели я не прочитал ни одной книги, написал три тупых поста в ФБ, не сдвинул с места народное и индивидуальное хозяйство, слегка отупел и стал социофобом. Потом была ещё одна самоизоляция, но уже без прежней строгости. А я так до сих пор принюхиваюсь и пробую. С наступающим, дамы и господа! И если вы читаете эти строки, велика вероятность, что многие из нас пока выжили.
Арсен Булатов, главный редактор