Круг научных интересов нашего сегодняшнего собеседника широк. Биолог по образованию, кандидат философских наук, преподаватель Северо-Кавказского государственного института искусств Джабраил Тайсаев занимается вопросами этнологии, культурологии и социологии.
– Джабраил Мубарикович, чем современное общество принципиально отличается от общества, скажем, 80-х годов прошлого столетия?
– Отличий много. И первое из них – гиперэпикуреизм. Люди хотят жить в своё удовольствие. Казалось бы, в этом нет ничего дурного. Но удовольствия во многих случаях вызывают такое же привыкание, как и алкоголь, наркотики. И каждый раз требуются всё более сильные возбудители для очередной «дозы». Отсюда и увлечения экстремальными видами спорта, рестораны с сомнительными меню и гостиницы со страшным холодом или имитацией ужасов и прочее.
Но люди, несмотря на получаемые удовольствия, всё равно впадают во всё более и более глубокую депрессию. Советский учёный Юрий Жданов этот феномен называл «комплексом Эрисихтона» (по имени древнегреческого персонажа, которого богиня Деметра покарала чувством неутолимого и нестерпимого голода). Это про нас. Мы тоже всё больше «голодаем», и всё сложнее нам насытиться.
– Это преодолимо?
– Хороший рецепт предложили ещё древние философы-киники. Не избегать материальных радостей жизни, но относиться к ним спокойно и почти с безразличием. А стоики учили точно так же относиться с безразличием к горестям и страданию. Духовные потребности всегда должны быть в приоритете. Радоваться не новой покупке, а солнечному дню, красоте гор вокруг, пению птиц и просто жизни. Это не так просто, но можно себя постепенно изменить.
Люди не только избаловались стимулами удовольствия, но они всё хуже стали терпеть стимулы неудовольствия. Например, раньше человек шёл по пустыне, чтобы достичь цели. Он терпел изнуряющую жару. Но зато, потом получал «бонус», как в романе «Копи царя Соломона». Теперь человек, если ему что-то нужно, идёт в магазин и покупает. Если ему жарко, он включает кондиционер, если холодно – отопление. Мы перестали тесно сталкиваться со стимулами неудовольствия, со страхами, жарой, холодом, смертельной усталостью. Мы всё получаем слишком легко.
И изнуряющий труд тоже становится всё более и более неприемлемым, а если мы и трудимся, то в офисе, со всеми удобствами и множеством «кофе-пауз» и перекурами. Отсюда и требование сократить рабочий день до 4 дней.
Бег от неудовольствия к удовольствию становится всё короче, и это приносит всё меньшую и меньшую радость. Отсюда и новая мода на экстремальные развлечения, но этот чёрный ход к «счастью» тоже легко можно исчерпать, как если, например, идти к счастью посредством алкоголя. Экстремалы вынуждены всё время повышать долю экстрима, как наркоманы, и в итоге часто гибнут.
Для всех прочих всё чаще включается леность и пассивность. Очень ярко наблюдается деградация гендерной дифференциации. Женщины с древних времен стремились быть красивыми, поскольку им не просто хотелось нравиться мужчинам, им это было жизненно необходимо. От этого зависело продолжение рода. Красота была чуть ли не важнее всего, и женщины боролись за красоту.
Теперь всё изменилось. Женщины зарабатывают не хуже мужчин, в мужчинах они уже не видят кормильца и защитника. Зачем им нравиться мужчинам? Зачать ребёнка несложно, тем более с деньгами, – современная медицина сделала большой скачок в этом направлении. Вот женщины понемногу перестают краситься, а вечерние наряды становятся экзотикой лишь для светских раутов и балов, но и это уйдёт скоро.
– Как это женщины перестали бороться за красоту? А многочисленные сети салонов красоты, глянцевые журналы, фитнес-клубы?
– Это остаточное явление. Сейчас это, скорее, сублимация. То есть борьба за красоту стала уже делом имиджа, статуса, а не средством понравиться мужчинам. И потом, это тоже далеко не массово. К тому же, у нас в России, и особенно на Кавказе, традиционные ценности ещё сохраняют некую значимость. А на Западе все эти фитнесы и косметика отмирают постепенно. Либо замещается фитнесом новой формации, в которой женщина стремится уже не к женственной, а к андрогинной, либо даже к маскулинной красоте, по мужскому типу. Фитнес замещается бодибилдингом, боевыми искусствами и так далее.
Многие, кто бывал на Западе, отмечают множество неухоженных женщин, которые никогда не гладят одежду, ходят часто с немытой головой, без косметики, в одежде и с причёской а-ля Гаврош. Появляются такие иконы стиля, как солдат Джейн, Сара Конор, Бриенна Тарт. Это всё образы героинь, но есть актрисы, которые и в жизни демонстрируют свою андрогинность, например, Тильда Суинтон, которая является кумиром многих женщин. Сейчас таких много. В прошлом это было большой редкостью, кроме «Кавалерист-девицы» Надежды Дуровой никого и не вспомню. Отсюда и подъём интереса к спортивной фигуре, вплоть до «шашечек» на животе, которые для женщин не просто вредны, а опасны из-за резкого падения уровня эстрогенов и замещения их андрогенами.
– А с мужчинами как?
– Что до мужчин, то здесь всё ещё хуже. Мужчины перестали быть главными добытчиками – «охотниками на мамонтов». Они уже не воюют и не охотятся, они только зарабатывают, да и то, не перетруждаясь. Отсюда и феминизация мужчин. Если нет специальных факторов отбора, то всегда проще быть не мужчиной и не женщиной, а чем-то средним. Правда, с сохранением функций размножения, Правда, и в этом нужда в них постепенно начинает отпадать благодаря современной медицине.
Взрослые люди во много остаются так и не повзрослевшими, причём в буквальном смысле. Это неотения (затянувшаяся юность – от др.-греч. νέος – юный, τείνειν – растягивать) или точнее – фетализация. Мы остаёмся детьми всё дольше и дольше. Нет такой необходимости бороться за жизнь, как раньше и люди задерживаются в своём развитии.
Сейчас чаще рожают всё более недоношенных детей, период регенерационной успешности человеческого вида всё более отодвигается к старости. Вступают в брак всё позже, а если и вступают рано, то долго живут без детей. Или даже совсем без них. Так называемая идеология чайлдфри – сознательное нежелание иметь детей. А зачем? Мы сами хотим быть детьми, зачем нам лишние заботы? Игры стали нормой и для взрослых, ответственность куда-то уходит.
Гораздо проще просто плыть по течению. Проблемы решаются государством, которое заменяет взрослым детям и маму, и папу. Мы уже не хомо сапиенс, а хомо люденс – человек играющий.
– А если посмотреть на это по-другому? Возможно, люди, наоборот, стали более трезво относиться к браку и рождению детей. Потому и поздние браки.
– Трезвость, то есть прагматичный расчёт, тоже иногда может быть причиной. Но, если учесть, что чаще всего аргумент у супругов, которые не спешат иметь детей, не забота о детях, а именно желание «пожить для себя», думаю, что глобально – это связано чаще с инфантилизмом. Зачем детям дети, если они сами остаются детьми? Не всегда и не у всех такая позиция в жизни, но она появляется всё чаще и чаще.
– А положительных изменений нет?
– Конечно, есть. Их тоже много. Люди стали гуманнее. Ведь инфантильность предполагает снижение агрессивности. Люди стали намного терпимее, толерантнее и коммуникабельнее. Теперь многие (не все, но очень многие) совершенно серьёзно переживают за гибель людей, например, в Африке.
Большой плюс современного общества – тот факт, что те люди, которые действительно хотят знать, знают больше, благодаря доступности информации. Люди стали больше путешествовать и узнавать друг про друга.
Проявился один удивительный феномен: при том, что культуры стали всё больше смешиваться, пошла всё большая волна к укреплению идентичности традиционных культур.
Были времена, когда городской молодёжи было зазорно говорить на кабардинском или балкарском языке. Это считалось «не круто» и «по-сельски» или «по-нартовски», как тогда говорили. На родном языке говорили только в крайнем случае, как правило, если к тебе обращались старики, которые плохо понимали русский язык. Национальные танцы тоже были не в чести, Гораздо круче было танцевать современные танцы. Гарцевать на лошади в черкеске тоже не любили в советские времена. Это делали только сельские старики, молодёжь – никогда. На свадьбах тоже редко встречались национальные костюмы невест. И нашей историей почти никто не интересовался.
– На этой волне интереса к национальной культуре разве нет множество искажений? К примеру, на свадьбах в ресторанах молодожёны в национальной одежде, а в качестве щхьэгъэрыт («виночерпия») – девушка-официантка.
– Весьма актуальная проблема. В нашем мире сталкиваются две волны, традиционная культура и глобализм, старое, что свято, и новое, что полезно, практично. Адыгэ хабзэ и Римское право, черкеска и европейский деловой костюм… Список можно продолжать бесконечно. Лично я за компромиссное решение. Мы не можем заморозить прошлое в настоящем, но мы можем сохранить всё то, что нам дорого, если оно не противоречит новым жизненным реалиям.
Я ничего не имею против синтеза традиционного и современного искусства. Например, мне очень нравится этно-группа «Хатти». Или у Черима Нахушева получается весьма удачный синтез. Часто мы видим никакой не синтез, а обыкновенную мешанину и даже пошлость, когда девушка и юноша начинают танцевать национальные танцы чуть ли не в обнимку или парни грубо хватают партнёршу руками. А если кабардинские песни исполняются в стиле блатных, без голоса, без слуха, без мелодики, зато в «формате» рэпа с матом?
Пусть будут в нашей культуре все направления, если они профессионально и корректно исполнены. Но должны сохраняться и исконные этнические жанры в искусстве, иначе мы потеряем собственную культуру. Я не хочу, чтобы наша культура превратилась в духовный «фастфуд», но это не значит, что мы должны избегать новаций.
Беседовала Марьяна Кочесокова