(Елена Посвятовская. «Важенка. Портрет самозванки», М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021)
Прозаик Елена Шубина стала известна после выхода сборника «Жила лиса в избушке» (2019), который был высоко оценен Татьяной Толстой: «Елена Посвятовская в этой, первой своей, книге выходит к читателю с прозой сразу высшего сорта; это шелк без добавки синтетики. Это настоящее». Наверное, поэтому последней и посвящен роман «Важенка. Портрет самозванки».
Эта история разворачивается в Ленинграде 1980-х годов: приехавшая сюда из Ангарска Ира Важина (Важенка) не сразу поступает в политех, отчисляется оттуда почти сразу, мытарствует, выкручивается, ищет любовь или хотя бы крепкое мужское плечо, и в поисках пути наименьшего сопротивления она начинает с предательства окружающих, а заканчивает предательством самой себя. Роман можно условно разделить на две части (хотя номинально глав в ней тринадцать): первая часть коллажно-мозаичная, с рванным ритмом, со сжатой пружиной напряжения, она напоминает скорее репортаж, в котором мелькают обрывки событий, отношений и лиц на заднем плане…
Здесь практически нет какой-либо образности и даже литературности – вместо этого удивительно четкие формулировки, молниеносно-прицельные словесные выстрелы. Но из этой словесной прицельности постепенно прорастает и образность как таковая, и вторая часть уже получает простор, в ней действиям метафорам и словам дышится уже вольготнее, темп становится более размеренным. Здесь нет нервозности: это уже не бег наперегонки с судьбой, это нечто похуже – постепенное падение, скорость которого возрастает в мгновение ока.
В этих двух сменяющих друг друга эмоционально-стилевых регистрах рассматриваешь образ Важенки с разных сторон – в начале каждой главы она предстает перед читателями в восприятии нового героя; такая экспозиция позволяет читателю не только наблюдать за героиней с разных точек зрения.
Но метафора с зеркалом не здесь подходит, это скорее фильтры мобильных приложений, использование которых начинается, как игра, а в итоге приводит к подмене реальности желаемой картинкой. Но рассказ о человеке – это всегда еще и рассказ о времени, потому что выбраться из установленных им (временем) рамок герою не так-то просто, а уж если говорить о советском времени, то и вовсе возможно было лишь избранным. К последним Важенка явно не относилась: и стереотипы давили, и дефицит напирал, и мечты о какой-то запредельной жизни манили так, что…
Тут уже каждый будет «цепляться» и карабкаться. Или не каждый? Потому что в любое время важно установить для себя тот моральный императив, которого придерживаться будешь неукоснительно
В образе Важенки, конечно, сконцентрированы изъяны эпохи безвременья и застоя, «времени-болотца», хотя поначалу видишь и его достоинства тоже: она борется за себя, боится стать быдлом, и гордость у нее вроде бы есть, и наблюдательность – все впитывает, как губка. А потом одна маленькая хитрость (ради поступления же!), потом ложь, тоже маленькая, а потом уже ложь побольше, там и до предательства недалеко, а там и до настоящего преступления рукой подать. Ведь обманывая всех вокруг – подруг, преподавателей, коменданта общежития, мать, жениха, героиня обманывает только саму себя и предает тоже только себя, стирая свою личность из картины мира и натягивая на свою жизнь тот неестественный оптический фильтр, что однажды стал пределом ее мечтаний, оправдавшим все.
Ощущение ускорения и непрерывности процесса падения, читательское послевкусие от «Важенки» сродни тому, что испытывает зритель после «Талантливого мистера Рипли» (1999, реж. Энтони Мингелла): когда одна маленькая ложь тянет за собой побольше, и цепочку эту уже не разорвать. И вот это падение, в отличие от дефицита или нарочитого коллективизма общаги, уже не имеет к духу времени отношения. Шаг к пропасти человек всегда делает сам.
Марина Битокова