Было два повода встретиться с директором Балкарского государственного драматического театра им. К. Кулиева Мажитом Жангуразовым. Во-первых, ему присвоили почётное звание народного артиста КБР. Это, конечно, приятно. Во-вторых, вчера состоялась премьера, но уже с одним неприятным моментом – опять на чужой сцене. Реконструкция здания Балкарского театра затянулась.
– Мажит Байдулахович, вы на сцене уже 27 лет. Изменился ли театр за это время и изменил ли театр вас?
– Театр требует дисциплины и делает тебя дисциплинированным. Изо дня в день, оставаясь преданным одному делу, повторяешь одно и то же. И эта собранность мыслей и действий, являющиеся одними из основных факторов достижения успеха в любом деле, потом проявляется во всех сферах твоей жизни. Если же говорить об изменениях в самом театре, то, конечно, его меняло время и меняли люди, которые в нём работали.
1990-е годы в театрах, как и во всей стране, были переломными. Это было время новых идей, исканий, других взглядов на классическую драматургию. И с этим временем совпала наша молодость – нам было всего по 23-25 лет. В нас играл «ветер перемен», собственно, как и гормоны.
В быт и сознание наших людей тогда хлынуло что-то совершенно новое. Появилось видео, и пошёл поток многочисленных американских фильмов. Мы старались не проигрывать и во многом подражать тому, что видели в них. Нам были интересны любые формы, была раскрепощённость и смелость. И часто, особо не вдумываясь в то, что делаем, просто экспериментировали. Эти постановки несли новизну не в сути, а в форме самого спектакля – новизна в сценографии, музыке, костюме.
Сейчас с определённым опытом театральной деятельности я оцениваю тот период и думаю: всё-таки театр должен большей частью оставаться театром в строгом академическом смысле, чем площадкой для экспериментов, чаще бездумных. В 1990-е годы устоявшиеся традиции советского театра претерпели изменения. Но эти изменения, эксперименты не стали новыми традициями, они не устояли. И сейчас, когда прошло более двадцати лет, мы опять возвращаемся к тому, что было – возвращаемся к театру переживаний, органическому театру классического образца, где работают по системе Станиславского, Немировича-Данченко. Но, тем не менее, опыт 90-х бесценен.
Хочется особо отметить, что и тогда, и сейчас в национальных театрах всегда были люди, преданные не только театру, но и своей культуре, народу, любви к традициям и языку. Эта любовь держит нас здесь, даёт веру, что делаем нужное и полезное для народа. Оставить театр – предательство этой любви.
– Театр испытывает дефицит пьес на балкарском языке? Есть сегодня актуальные драматурги в национальной литературе, к которым вы обращаетесь?
– Наши национальные театры всегда испытывали этот дефицит. На Кавказе состоявшихся драматургов практически нет. Есть поэты, писатели, но жанр драмы остаётся в кризисе. С точки зрения профессиональной драматургии у нас максимум наберётся 5-6 хороших пьес, не более. Все они поставлены у нас, мы к ним время от времени возвращаемся. Но современных драматических произведений, которые отвечали бы запросам и призывам нашего времени, совсем нет. Мировая классическая драматургия по-прежнему остаётся палочкой-выручалочкой. При этом, к сожалению, конструктивного диалога между авторами, пишущими на родных языках, и режиссёрами театров не получается. Драматурги, как правило, уверены в том, что пишут хорошо, а режиссёры ставят спектакли плохо или вовсе отказываются ставить. Мы же, в свою очередь, считаем, что всё обстоит наоборот – что они не пишут хороших пьес.
Благо, во всех театрах работают профессионалы, окончившие солидные профильные вузы с хорошим литературным вкусом и высокими требованиями к текстам. Хотелось бы, чтобы национальная драматургия поспевала за уровнем театров, а лучше – даже и опережала бы. Чтобы драматург открыл глаза на многое, чтобы он говорил с нами не только о том, что происходит сегодня, но и о том, что может с нами произойти завтра. Мы чаще обращаемся к своему далёкому прошлому, этнографическим материалам. Это хорошо, но у нас ничего о современности нет. И, если у кого-то появится достойная актуальная пьеса, мы будем только рады. Хочется, чтобы кто-то что-то такое написал, и ахнули все! Мы сразу с радостью возьмём и поставим. Здесь никто никому не враг. Это просто грустный факт: отсутствие оригинальных текстов на национальных языках – проблема номер один. И её разрешению мы будем безмерно рады.
– Вчера состоялась премьера спектакля «Дом Бернарды Альбы» по пьесе испанского автора Федерико Гарсиа Лорки. Вот в этом конкретном произведении что, на ваш взгляд, отвечает запросам и призывам нашего времени и местности?
– Я не режиссёр этой постановки, в спектакле не задействован, но… Главная тема – насилие. Это насилие над человеком, его чувствами и даже физиологическими потребностями. По сюжету в пьесе властная мать Бернарда, которая оказывает давление на своих дочерей, подавляет их якобы в угоду традициям.
И вопрос встаёт такой: ощутимо ли подобное насилие над людьми у нас?
Если брать в узком понимании, не выходить за рамки семьи, то да – у нас бывают случаи, когда традиции превращаются в строгие рамки, в которых человеку тесно. Я за традиции, за соблюдение обычаев, но не за превращение их в диктат отца или матери, делающих несчастными своих детей.
Если брать шире, это рамки государства. Насилие как режим, диктатура, тоталитаризм. И действия в этой пьесе происходят во времена установления в Испании именно такого режима, когда человек не может свободно высказать своё мнение.
Не считаю, что у нас диктатура, хотя некоторые любят размышлять об этом. Диктатура сама исключает возможность подобных размышлений. Не думаю, что мы ещё раз дойдем до такого края. Печальный опыт тоталитарного режима у нас уже есть.
И этот спектакль – напоминание: нельзя восхищаться тем, что имеешь власть над другими людьми. Нельзя издеваться над природой человека, делать его винтиком в системе. Не нужна Бернарда, которая стоит над душой и давит. Это плохо кончится. Это кончится, как и в спектакле, выстрелом.
– Помимо отсутствия пьес на национальных языках, с какими проблемами вам приходится ещё сталкиваться?
– С кадровыми. Нам еле удалось устроить молодёжь учиться в Щукинское училище. Да, бывает, к нам в театр приходят «с улицы» талантливые люди, но профессиональное образование всё-таки необходимо. Уровень театра в конечном итоге определяется уровнем профессионализма актёров.
Другая проблема – мы третий год без своего здания, там идёт реконструкция. Мы устали немного, нам тяжело и технически, и психологически. Нам пора вернуться «домой» – в свой театр. Мы, как семья, внешне не показываем, но микроклимат внутри коллектива разрушается. Так нельзя.
Есть ещё проблема, общая для всех наших театров. В нашей сфере есть так называемые штучные, редкие профессии. Ни в одном театре сегодня нет профессионального заведующего постановочной частью, нет звукорежиссёров и художника-техника по постановке света. Всех с улицы берём, на месте учим, как можем. Надо отправлять их, хотя бы на годичные профессиональные курсы.
– Не бывает так, что выпускники театральных училищ просто не возвращаются в республику и не работают в театре?
– Бывает, и часто. Не все возвращаются, не все из возвратившихся остаются в театре. Ходишь, выискиваешь их, отправляешь на учёбу, содействуешь, как можешь, ждешь ценный кадр, вот-вот «будет готов», а в итоге – он просто говорит: «Я хочу остаться в Москве». И остаются в Москве с надеждой и даже уверенностью, что они там в театрах будут востребованы. Но, к сожалению, нет. Они востребованы тут, а не там. Там таких очень много. Москва – это строгий тяжёлый город, в котором очень сложно определиться.
Нам пришлось юридически урегулировать этот момент. Мы заключили с ними договор, согласно которому, если не вернутся, то они обязаны вернуть в трёхкратном размере стоимость общежития, стипендию, оплату педагога по языку.
– Не секрет, что в нашей республике больший спрос имеет жанр комедии. Не ставится больше комедий в ущерб другим жанрам?
– Считается, что жанр комедии самый тяжелый. Это не я придумал, это общепринятое мнение. И приятно, что в нашем театре хорошо получаются комедии. Тем не менее, тенденция «лихих» 90-х больше заработать, оставаться на плаву, до сих прослеживается. Нередким было обращение к низкопробным материалам – то, что собирает больше зрителей. Но мы от этого потихоньку отходим. Надо работать по совести.
– К слову о совести… Балкарский театр ставил «Ревизор» Гоголя. И экспериментом было то, что режиссёр убрал финальную сцену молчания, в то время как сам Гоголь эту часть считал чуть ли не самой главной. В сцене молчания с нами говорит совесть. Вот в этом случае насколько вы приветствуете эксперимент? Где грани свободы в театре?
– Честно скажу, я сам тоже не приветствовал такой ход. Когда экспериментируешь с классическим текстом, всё должно быть оправдано, логически выстроено, выверено. С самого начала, с первых нот, с первых шагов зрителя надо вести к тому, что трактовка будет другая, дать понять, что это другое прочтение.
А в случае с «Ревизором» была классическая постановка – с текстом по Гоголю, с костюмами, классическая сценография, с теми же обозначенными привычными временными рамками. И просто убрали сцену молчания. Но там, в конце этой постановки, был подкуп – раздача денег. Подкупили чиновников – и страх пропал. Пропала и совесть.
Считаю, что от этого спектакль лишь проиграл, а не выиграл. Это не совсем интересный ход. Такой финал не читается, не воспринимается зрителем в нужном ключе, когда изначальной подготовки к этому нет. Буду честен до конца – моё убеждение: нельзя основную авторскую идею убивать.
– На ваш взгляд, какие темы, какие проблемы сегодня особо актуальны настолько, чтобы о них требовалось говорить с театральной сцены?
– Таких тем много. К примеру, мой сын учится в Щукинском училище, приехал на несколько дней домой. Я хочу поговорить с ним, но долгим разговор не получается. И это несмотря на то, что оба мы люди театра. Я хочу, чтобы написали пьесу о том, почему не выстраивается диалог между отцом и сыном. Чего я не понимаю в его мире, чего он не понимает в моём?
Вопросов много. Что творится с молодёжью, недоступное нашему глазу? Чего не замечает отец? Как нам принимать новое, не утрачивая традиции? Как сохранить своё лицо, свой язык и культуру в процессе глобализации? Хороший художник слова должен заметить и сказать: вот чего не хватает, вот таков мир, вот точки соприкосновения, вот здесь разлад. Увидеть проблему, поставить вопрос перед зрителями.
Обо всём можно писать. О семье, предприятии, одном человеке, но главное – хорошим художественным языком. Надо красиво писать. Ну, напишут: наркоманов много, девочки не могут выйти замуж, матерей-одиночек много, одиночество старших… Об этих проблемах знают все. Не надо стараться все проблемы поднять разом в одной пьесе и говорить о них в лоб. Со зрителем надо говорить интересно, особым стилем, особым языком… Мы стараемся это делать.
Беседовала Марьяна Кочесокова