Нальчик

Борис Зумакулов: «Это – память о наших дедах и отцах, боровшихся за лучшую жизнь»

Чем ближе 100-летие со дня рождения ВЛКСМ, тем выше комсомольский статус гостей нашей рубрики. На этот раз с корреспондентом нашей газеты беседует уполномоченный по правам человека в КБР Борис Мустафаевич Зумакулов.

Будучи ещё студентом 4-го курса КБГУ, в 1962 году он стал секретарем Кабардино-Балкарского обкома ВЛКСМ по работе среди школьной молодёжи и пионеров, а спустя год его избрали первым секретарем обкома. После восьми лет работы (двух выборных циклов) на этой должности был переведен в Москву первым заместителем председателя Всесоюзной пионерской организации им. В.И. Ленина и одновременно заведующим отделом ЦК ВЛКСМ. Во время работы в комсомоле и пионерской организации избирался делегатом трёх съездов ВЛКСМ, трижды – членом Центрального комитета комсомола.
– Борис Мустафаевич, в вашей биографии есть один интересный факт: после августовских событий 1991 года вы отказались возглавить комитет Верховного Совета КБАССР, назвав в качестве одной из причин поддержку депутатами республиканского парламента демонтажа памятника Ленину перед Домом Советов. Если бы сегодня предложили и вовсе снести памятник Ленину и переименовать наш главный проспект, какую позицию вы бы заняли?
– Тогда я находился под впечатлением того, что депутаты Верховного Совета КБАССР, более 90 процентов которых были членами КПСС, дали согласие на демонтаж памятника человеку, давшему государственность нашим народам. Я оказался в тот день в толпе, которая неистово кричала: «Долой!» Некоторые откровенно лгут, когда говорят, что тогда никто против сноса не протестовал. Я протестовал. Было горько наблюдать, как подогнали кран, цепляли веревку на шею статуи, и те, кто непосредственно делал это, вели себя как великие герои. И после этого предложили возглавить комитет в Верховном Совете, который допустил такое. Я не мог.
Я против переименования улиц и снесения памятников в любые времена. Эпохи сменяют друг друга, герои тоже. Это исторический процесс. Мы говорим о своей цивилизованности, но крушение памятников не говорит о нашем движении к цивилизации, особой культуре. Сейчас, когда в другой стране сносят памятники, мы кричим: «Они плохие!» Но разве мы сами не проходили всё это?
Эту улицу не мы так назвали, и памятник ставили не мы, а наши деды и отцы, которые боролись за лучшую жизнь. Это память об их вере в лучшее будущее.
– Но те же депутаты прошли школу комсомола. Как так получилось, что «идеологически подкованная» молодёжь вдруг выросла и отказалась от всего, чему её учили?
– Вопрос не в том, что они от идеала отказались. А в том, что мы пытаемся всё время найти виноватых. Америка, Запад, агенты влияния… Наверное, и это имело место быть. Но виноваты мы сами. Мы думали, что это навечно. Что социализм, коммунизм, курс, намеченный Советской властью, непоколебим. Многие из нас поверили, что это навсегда. И отказались от участия в борьбе за сохранение власти, своих ценностей. У Ломоносова на эту тему есть трактат «Сохранение чувства патриотизма и любви к Родине в условиях длительного мира», а у Гегеля есть такое высказывание: «Тот, кто не готов умереть за свободу, заслуживает быть рабом». Мы были не готовы идти на баррикады и умереть за сохранение существующей власти.
– Но от той власти вам тоже досталось: арест отца, депортация балкарского народа, которая «коснулась» и вашей семьи, когда вам было четыре года.
– Да. Некоторые видят только то, что я всю жизнь находился во властных структурах и «неплохо устроился». У меня было тяжелое детство, голодное и холодное. Я родился в многодетной семье, был в утробе матери, когда отца арестовали. И после этого наша семья оказалась в вакууме. Многие родственники и соседи от нас отвернулись. И только в семь лет я впервые увидел отца. Даже здесь, в Нальчике, чтобы купить себе одежду, все три месяца студенческих каникул работал. Но я никогда этим не бравирую. Если так посмотреть, я родился не в самое «комфортное» время.
Но стремления «наслаждаться властью», «упиваться властью» у многих бывших комсомольцев не было, тяги к наживе – тоже. Комсомол всё же давал какие-то несомненные ценностные ориентиры, развивал многие навыки, в том числе организаторские и управленческие, которые в последующем оказались весьма ценным приобретением, способствовавшим, как теперь принято говорить, «стать успешными».
Когда началась волна перестройки, все, кто внутренне считал себя неудачником, поднялись и начали обвинять во всём, что у них в жизни не получилось, во всех своих неудовлетворенных амбициях Советскую власть, партию. И приходилось мне выходить на трибуну и своим же коллегам, даже своим родственникам, объяснять, что нельзя так. Нельзя всё хаять.
– Помните день вступления в комсомол?
– Я не раз говорил: «Если и сегодня меня спросят, что запомнилось более всего, что отпечаталось навсегда и осталось от тех лет проживания в Киргизии, могу со всей искренностью сказать, что это день вступления в комсомол».
Это было в 1954 году, спустя год после смерти Сталина. К тому времени несколько ослаб пресс давления на представителей репрессированных народов, разбросанных по селам Средней Азии и Казахстана. Нас, балкарских мальчишек и девчонок, ещё не пускали в города, но уже принимали в пионеры и в комсомол. Помню, в февральский морозный день мы, трое балкарских подростков, шли пешком по сугробам и добрались до райцентра в Киргизии, где в райкоме комсомола нам вручили комсомольские билеты. Праздник был в моей душе, праздник был и в нашей семье. По этому поводу мать накрыла стол и всех нас сытно накормила. Нам казалось, что это большое событие, потому что самим фактом приёма в комсомол, участия в общественной жизни, мы как бы становились такими, как все, и не придется смущаться своего положения спецпоселенца.
– Какие моменты из комсомольской жизни вам вспоминаются чаще?
– Моментов очень много, но чаще, конечно, вспоминаются интересные встречи.
В годы работы в Москве я избирался также вице-президентом «Симеа» – Международной детской и юношеской организации, действовавшей под эгидой ЮНЕСКО. Центральный совет пионерской организации издавал популярную газету «Пионерская правда» (с тиражом почти в 10 млн. экземпляров), журналы «Пионер», «Вожатый» (я входил в редколлегию обоих журналов), «Мурзилка». Одновременно мне, помимо всех прочих функциональных обязанностей, было поручено курировать всесоюзные детские здравницы «Артек», «Орлёнок» и следить за распределением по регионам путёвок и правильным отбором детей.
Прихожу как-то утром на работу (было это в июле 1974 года), а в приёмной сидит парень невысокого роста, с всклокоченным чубом и в потрепанной кожанке. Я в кабинет – он за мной, и вальяжно садится за приставной стол и с ходу бросает: «Мне две путевки для детей Марины Влади», – и подает письмо Чрезвычайного и Полномочного посла Советского Союза во Франции Виноградова с просьбой выделить путёвки для известной французской актрисы, активистки общества франко-советской дружбы Марины Влади.
Я удивленно посмотрел на предъявителя бумаги и спросил: «А при чем Марина Влади, посол СССР во Франции, резолюция Тяжельникова (первого секретаря ЦК ВЛКСМ – прим. ред.) и Вы?» Он сделал ещё более удивленное лицо, слегка прищурил глаза и, почти жалеючи меня, гордо сказал: «Вся Москва, весь Союз знает, что я – Высоцкий, муж Марины Влади, что у неё есть дети. А Вы этого не знаете!»
Действительно я до этого не видел лично Владимира Высоцкого, слушал его песни, но чтобы вот так неожиданно встретиться, да ещё по поводу путевок для Марины Влади… Я, конечно, всё быстро решил. Чтобы снять неудобство момента сам вызвал заведующего сектором пионерлагерей «Артек» и «Орленок» и попросил принести два чистых бланка путёвок. Здесь же при нем их оформили, поставили печать. Пока это делали, секретарь-референт готовила кофе, а сотрудники то и дело под разными предлогами приходили посмотреть на самого Высоцкого. Мы пили кофе, разговорились, оказалось, он хорошо знал Кавказ, Кабардино-Балкарию, любил горы.
Уходя, он дружески улыбнулся, достал из кармана поношенной кожанки две контрамарки с его инициалами и гордо сказал: «Приглашаю на Таганку, на все спектакли, контрамарки действительны». Бывал я на спектаклях, видел блестящую игру Высоцкого, правда, не стал заходить за кулисы, не стал обозначаться, ибо к этому времени у него не было отбоя от почитателей, фрондирующей молодёжи.
– Больше не довелось встречаться с Владимиром Семёновичем?
– Нет, к сожалению. Жаль, что Высоцкий так рано ушёл из жизни. Жаль, что я не сохранил именные контрамарки, они были бы очень кстати в Музее Высоцкого в Приэльбрусье.
– Наверное, вы и с первыми космонавтами встречались? В Интернете много материалов о том, как их «опекали» комсомольские органы.
– В годы моей комсомольской юности мы все как один ходили под впечатлением от наших успехов в космосе. Да, мы гордились, мы были счастливы от сознания того, что наши советские молодые люди, комсомольцы, были первыми в космосе. Восторг и энтузиазм молодёжи, да и взрослых, можно было сравнить разве что с Победой над немецко-фашистскими захватчиками. Во всяком случае, я об этом слышал много раз от тех, кто победил в той войне и торжественно отмечал годовщину Победы.
Я отношусь к тем немногим счастливчикам, которые были лично знакомы с космонавтами, со многими из них меня связывали многолетние дружественные отношения. Может быть, кому-то покажется бахвальством, но именно фотография нашей делегации вместе с Гагариным и Николаевым на Красной площади, которые также были делегатами съезда комсомола, были опубликованы во многих газетах и журналах (не только в центральных), в большинстве книг о Юрии Гагарине.
Судьбе было угодно, что вместе с делегатами съезда от комсомольских организаций КБАССР и других автономных республик Северного Кавказа Гагарин поехал на встречу с молодыми рабочими автозавода «ЗИЛ». Более трёх часов мы все находились в плену обаяния и душевной теплоты Юрия Алексеевича. Мы видели, как он, общаясь с людьми, прост и доступен. Как он понятно и искренне говорит, как люди его слушают. Для тех, кто может заподозрить меня в панибратстве и в желании покрасоваться на фоне Гагарина, могу сказать, что после трагической гибели первого космонавта планеты его жена Валентина и две дочери бывали здесь, в Кабардино-Балкарии. Мы показывали им красоты республики, поднимались на склоны Эльбруса.
Комсомольские годы для меня были самые плодотворные и запомнившиеся. В них было немало молодёжной романтики и, может быть, завышенной оценки того, что мы делаем, к чему мы призваны. Казалось, что от того, как мы работаем, как живем, зависит многое в жизни страны, республики.
Моя любовь к комсомолу будет в моём сердце всегда, пока я живу. Думаю, мои внуки знают это и с этим согласны!
Беседовала Марьяна Кочесокова