Наш собеседник – народный артист Кабардино-Балкарии, музыкант, директор муниципального Театра эстрады Мурадин Думанов.
– Мурадин Хазратович, что самое сложное в работе директора муниципального театра эстрады?
– У любого театра, будь он большой или маленький, самая большая проблема – это сделать так, чтобы в творческом коллективе все ладили друг с другом. У любого человека свой характер, свои капризы, принципы. И трудно созидать, когда атмосфера в коллективе «заражена» отрицательными эмоциями в силу того, что никто из антагонистов не хочет уступать. Когда есть согласие и все движутся к одной цели, всё остальное представляется не столь важным.
– На главной странице официального сайте вашего театра выведена такая самооценка: «Коллектив, который впервые утвердил на профессиональной сцене новый взгляд на современную национальную эстраду». Как это понимать? В чём новизна взгляда?
– Попробую объяснить. Профессионального эстрадного коллектива у нас не было на протяжении многих лет. Сейчас каждый может стать артистом, певцом. Поют, что хотят, как хотят, поведение их на сцене практически ничем (и никем) не регламентируется. Когда меня спрашивают про кого-то: «Он хороший исполнитель?» – я не могу ответить. Слушая чью-то песню в наше время, можно судить только об уровне звукозаписывающей студии, а не о голосе исполнителя. Из совершенно безголосого человека студия может сделать «певца» с прекрасным вокалом. Но послушайте человека без фонограммы, и его натуральный голос вас разочарует. К тому же, песни стали бессодержательными. Что слушать, во что вслушиваться? Нет в них больше не только поэзии, но и каких-то осмысленных рифмованных фраз.
Наш театр работает с акцентом именно на это – на сохранении исполнительского мастерства, собирании старинных народных песен, возвращении их к жизни. Да, ставим сценические миниатюры, но главное для нас – песни.
В мире много непохожих друг на друга языков, сильно отличается и манера исполнения песен в разных культурах. И у нас на Кавказе у каждого народа в песенной культуре действуют свои правила. Но о них забыли. Всё настолько переплавилось, что понятие «национальная эстрада» уже ушло в прошлое. То, что мы нынче смотрим, слушаем, является чем-то безликим. Наша современная эстрада, как сель. Мощный, мутный, сносящий традиции. Не знаю, когда этот словесно-музыкальный поток выдохнется.
Певцами стало чуть ли не всё население республики, а адыгских песен или балкарских нигде не слышно. Утратился колорит. Если мы послушаем сейчас запись 1913 года, которая была сделана на Западном Кавказе (в современной Адыгее), звучание песен того периода совершенно другое. Та старая манера утрачена, к нему надо возвращаться.
К тому же, мы потеряли не только отдельные песни, но целые жанры в песенном искусстве. Например, дзапэ уэрэд – песни, напеваемые вполголоса за работой, каким-то занятием.
– Призыв вернуться к исконным жанрам песни означает отказ от попыток музыкальных экспериментов со старинными песнями?
– Каждое течение в любом виде творчества имеет право на жизнь. И те, и другие должны быть. И эти экспериментальные группы тоже хороши в своём роде. Но речь идёт о том, что сегодня у нас не хватает профессиональных хоров и вокальных групп, которые исполняли бы именно адыгские или балкарские песни с присущими им особенностями исполнения. Допустим, задумают большой межрегиональный фестиваль народной музыки. Кто будет там представлять нашу республику? Некому. Я всех исполнителей здешних знаю, но не могу назвать ни одного, кого бы можно вот на такое мероприятие отправить.
Наш маленький театр эстрады поставил большую цель – сделать всё, чтобы такой коллектив состоялся. Мы уже успели записать четыре песни из нартского эпоса. Я считаю, это – большое достижение. Исполнителей у нас сейчас всего пять человек. Но эта вокальная группа звучит почти как хор. Все исполнители профессионалы, с соответствующим образованием. Есть начало, надо просто поддержать.
– Где эти записи можно послушать?
– Мы ещё не пустили эти записи в народ. Хотим сделать по циклам. Завершим по нартам, начнём записывать песни местных композиторов советского периода и так далее. Отдать в фонд республиканского радио записи трёх-четырёх циклов будет большим достижением для нас.
К тому же, к нам в руки попадают уникальные тексты. В театре проходят вечера адыгской песни. На один из них однажды пришла женщина и дала текст «Гъыбзэ Гуащэней» (песня-плач Марии Темрюковны). Она её слышала в исполнении своей прабабушки. Такие находки надо передать в руки исследователей, делать сборники. Мы собираем лоскутками песни, которые исполняли бабушки, дедушки. Это тоже часть нашей истории.
У нас нет стремления заработать на этом, есть цель заполнить образовавшийся вакуум в этой сфере культуры.
– Непрофессиональных певцов не берёте. Но ведь и старинные песни исполнялись непрофессионалами…
– К нам приходят молодые ребята без музыкального образования, но с хорошим вокалом. С ними нужно работать, помогать им расти профессионально, но времени и возможности, к сожалению, нет.
Часто молодой исполнитель не озабочен совершенствованием исполнительского мастерства, участием в серьёзных фестивалях. Любой вокалист, как спортсмен, должен ежедневно тренироваться, заниматься вокалом. А им это не надо. Для современного исполнителя главное – получить приглашение петь на свадьбе, что приносит деньги. Я их понимаю. Деньги дают некую свободу действий. Но всё же потолком стремлений должно быть что-то другое.
Многие мне прямо говорят: «Мурадин, если тебе не нравится, выключи просто – и всё». Я-то выключу, но сотни не выключат. Я могу ограничить своё пространство, в пределах которого буду смотреть, читать и слушать только лучшее. Но дело не в этом. Мне обидно за молодых, которые слышат только это. Им не дают послушать другое, они даже не знают, что есть другая музыка, которая могла бы им понравиться.
Человека надо учить красоте, с детства надо развивать вкус. Нельзя слушать плохие песни, бессодержательные. Нельзя выкидывать из истории народа его культуру, частью которой являются песни, танцы.
Я часто думаю, будет ли взрослеть поколение, слушающее эти песни (и современные «анекдоты»), танцующие эти танцы?
В Грозном, например, создан художественный совет. Песням, не одобренным этим советом, нет пути в эфир – на радио и телевидение.
– Не станет ли подобный худсовет цензурой?
– Если в составе этого совета будут люди, действительно разбирающиеся в культуре, в своём деле, то это не может стать цензурой. Этот совет будет оценивать лишь художественный уровень представленного «продукта». Цензурой является запрет чисто по идейно-политическим мотивам, но не по художественным соображениям.
Но, по большому счёту, что плохого в цензуре даже в традиционном понимании? Разве мы веками не жили с системой запретов от наших дедушек и бабушек? Все их наставления были сплошной цензурой: «Так нельзя, так не делай, так не говори, так не думай даже».
Западная «толерантность» мне чужда. Часто под видом толерантности пропагандируется терпимость к индивидуализму в худшем варианте, когда ничьи советы человеку не нужны. И он занимает позицию: «Я сам решу, что лучше, а что хуже». У адыгов есть поговорка: «Если не с кем советоваться, то сними папаху и посоветуйся с ней». Надо советоваться со старшими, советоваться с профессионалами, работать над собой.
– Вас часто можно увидеть в папахе. Для вас эта часть гардероба?
– С детства ношу адыгэ пыIэ. Для меня это нечто большее, чем просто головной убор. Мне нравится интерес молодёжи к национальному костюму. На различных празднествах можно увидеть наших юношей в черкеске, даже маленьким детям шьют. Если нет ни бурки, ни фащэ, в каждом доме должна быть хотя бы папаха. Я каждые три-четыре года заказываю новую. Последнюю вместе с буркой мне подарили в родном селении Псынадаха на одном из вечеров.
Этот убор усиливает чувство совести. В нём не совершишь плохой поступок, он обязывает, ставит в рамки, не расслабляет. Невозможно же в национальном костюме быть пьяным и произносить непотребную речь.
Что касается женских нарядов, то плохо, что многие поменяли наше одеяние на арабское. Я ничего против арабов не имею, арабская культура тоже интересна, но она для нас чужая. Она формировалась в других условиях – географических и культурных. Взять и «набросать» это на кавказцев? Зачем? Если дело в соблюдении норм религии, то адыгэ фащэ тоже прикрывает тело, как надо, зачем искать на стороне что-то другое?
– Вы имеете дело и с эстрадным юмором, приходится много шутить. Какой анекдот ваш самый любимый?
– Из последних наиболее хорошо, на мой взгляд, отражает нашу действительность вот такой грустный анекдот:
«Сидят мужчины, выпивают, жалуются: «Женщины у нас отобрали всё! Они носят брюки, они водят машины!» И тут один задумчиво говорит: «Зато мы отобрали у них гущэхэпхэ». (Гущэхэпхэ – обряд укладывания в люльку новорожденного. Раньше к этому делу мужчин не подпускали, сейчас даже из роддома ребёнка забирают мужчины. – ред.).
Времена меняются, меняется быт, уклад, приходится подстраиваться под многое, «адаптировать» обычаи. Но некая дистанция всё же должна всегда сохраняться между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, родителями и детьми, учителями и учениками. Учтивость, скромность, почитание – всё это не должно устаревать.
За каждой шуткой есть повод для грусти. И если к нам в театр приходит сто человек и лишь 10 из них понимает то, что стоит за смехом, что мы хотели сказать, это уже хорошо. Ради этих десяти процентов зрителей можно и нужно работать. Даже ради одного понимающего зрителя стоит выходить на сцену.
Беседовала Марьяна Кочесокова