В нашей постоянной рубрике – прозаик, член Союза писателей России Амир Макоев.
– Амир Леонидович, вас наши литературоведы называют в числе лучших писателей Кабардино-Балкарии, пишущих на русском языке. Но при этом часто добавляют: «Жаль, что на родном не пишет». Почему не пишете?
– И мне очень жаль, что не могу писать на родном языке так же хорошо и свободно, как на русском. И далеко не потому, что это не способствует писательской карьере. Произведение на русском языке имеет больше шансов быть прочитанным и быстрее найдет свое место в российском, а если повезет, то и в международном литературном пространстве. Но дело не в этом. Мне стыдно! Стыдно, что не могу предложить читателю качественный текст на родном языке, хотя пишу и разговариваю достаточно хорошо. Адыгский язык необычайно богат и красив, но большинство из нас владеет очень скудным запасом слов и изъясняется довольно-таки коряво. Считаю большим бедствием для любого человека не уметь глубоко и емко строить свою речь на языке своего народа.
Но почему я оказался в таком положении? Не во всем я один виноват. Время моей учебы в школе пришлось как раз на период, когда все национальное было «не в чести». Мы мало что знали о своей культуре и истории. Из нас усиленно делали советских людей. Молодежь тогда предпочитала разговаривать на русском. Более того, с молчаливого согласия и родителей, и тех институтов, которые отвечали за образование и воспитание, людей, говорящих на родном языке, в молодежной среде считали несовременными, непродвинутыми и даже уничижительно называли «нартами». С уроков родного языка школьники часто убегали. И за это никаких наказаний не следовало. А попробовали бы они сбежать с уроков русского языка или математики! Мы с учителем несколько раз оставались одни, и она меня отпускала.
В семнадцать лет я уехал в Саратов, и мое духовное становление довершилось уже на русских книгах в атмосфере русской советской культуры. Там же написал свой первый рассказ на русском языке. Я никогда не ставил себе цели переучиться и начать писать на родном языке. Понял, что колорит и оттенки языка, особо важные для писателя, человек должен впитывать с детства. А я в жизни не оказался в благоприятной для этого среде. Случилось мне слышать, как читает свой текст Борис Утижев. Я был восхищен глубиной и красотой каждой его фразы, и, признаюсь, был в некотором роде раздавлен этим фактом – я понял, что этого языка я не знаю.
– Какие проблемы обозначили бы как наиболее острые в сегодняшней писательской среде?
– Не буду оригинален: самой важной проблемой считаю уменьшение числа молодежи, пишущей на родном языке. Даже не говоря о пишущих художественную прозу, сокращается число людей, профессионально работающих на своем языке. Скоро, мне кажется, некого будет приглашать в газеты и журналы, если не исправить ситуацию. Если мы не хотим оказаться в необратимой ситуации, надо начать воспитывать в детях любовь к слову уже с малых лет. Для того, чтобы наши дети лучше понимали литературу, руководству творческого союза вместе с писателями надо теснее работать со школами. Почему бы не поспособствовать работе литературных студий или кружков в средних школах? Начав разбираться в литературе и полюбив ее, узнав писателей, пообщавшись с некоторыми из них вживую, дети по-настоящему приобщатся к чтению.
Еще одной важной проблемой, которую наблюдаю в писательской среде, является постепенное угасание в самих писателях интереса к своей профессии. Ведь многие из них, вполне достойные, совершенно перестали работать, и думаю, это от невостребованности их труда. На российскую аудиторию пробиться трудно, а здесь происходит то, о чем я говорил выше – мало кто проявляет внимание к писателю.
– А с литературной критикой как?
– И это тоже ощутимая потеря для нашей литературы – отсутствие в литературных журналах профессиональной критики и читательского отклика. каково, вообразите, писателю, который опубликовал с десяток рассказов в местных журналах и не получил ни одного отклика! Но как только он напечатал те же произведения за пределами республики, то сразу получил у чужой публики и внимание, и одобрение. Я знаю таких писателей в нашей среде. Почему такое происходит?
Многие члены Союза писателей КБР абсолютно равнодушны к деятельности организации. Почему? То ли потому, что большинство из них люди случайные в литературе, и они толком не понимают, для какой цели создана организация? То ли им решительно все равно, как ведутся дела, да и ведутся ли они вообще? То ли потому, что менталитет у нас такой – не соваться туда, куда не просят? И вместе с тем, есть какой-то нездоровый интерес, кто на очередных выборах будет в руководстве Союза, а кто окажется в правлении?
Есть еще одна проблема, особенно для меня болезненная. Это пренебрежительное отношение у нас к русскоязычным писателям. Надо упомянуть, да и я немного говорил об этом выше, что мы вынуждены были писать не на родном языке в силу разных причин, не всегда по сознательному выбору. И без объективной причины не могло случиться, что мое поколение, сейчас представляющее литературу, стало писать на русском языке. Но разве дает это право не считать их фактом литературы, разве позволено кому-то отмахнуться от них, как от несерьезных писателей? Почему, скажем, балкарские школьники не могут изучать и гордиться своим без преувеличения выдающимся земляком Борисом Чипчиковым? Перед кем провинился грек Константин Елевтеров, написавший сложный философский роман «Выныривающий»? Нам бы радоваться, что земля наша дала писателя такого масштаба, в романе которого, кстати говоря, блистательно отражен его родной Нальчик. А разве получили достойное их таланту место в литературе Мадина Хакуашева, Мухамед Емкужев, Джамбулат Кошубаев, Владимир Мамишев? У них есть изданные книги, но ни одна из них не отмечена премией, хотя произведения каждого из этих авторов вызывают интерес, изучаются и исследуются литераторами и критиками всего Северного Кавказа.
– Нужна популяризация.
– Вообразите на минуту капиталиста, который желает продать много производимой продукции, но при этом не только не рекламирует ее и не продвигает на рынке, но и не говорит о ней вовсе и никому не показывает. Что с ним станет?
– Разорится…
– Совершенно верно. А мы говорим, что вот такое время настало – неблагоприятное для литературы, теперь никто не читает, книга умирает. Не до нее сейчас, люди только о хлебе думают. Но чем противостоят этому сами пишущие? Разве видели вы, чтобы Союз писателей или литературные журналы обсуждали чью-то новую книгу или разбирали бы чье-то новое произведение? Самое большее – маленькая заметка в газете о выходе новой книги в свет. Это не говоря о том, чтобы организовать мероприятия по пропаганде творчества писателя. Слышали вы, что за последние годы у нас назвали хотя бы одно новое имя, которое можно было бы считать открытием? Ситуация требует кратно усилить работу, чтобы оставаться в поле зрения читателей, а не сидеть нам сложа руки.
– Сегодня мы публикуем ваш рассказ «Последнее оружие». У главного героя, ветерана Великой Отечественной войны, есть прототип?
– У меня никогда не бывает прототипов. Я не рисую действительность. Когда возникает заинтересовавшая меня тема, я даю ей созреть, сбыться во мне. Такое ощущение, что этот процесс происходит без моего осознанного участия. Герои подбираются и оживают сами собой – я даю им волю самим разыграть историю. Я подключаюсь, когда событие уже произошло, и меня, если так можно сказать, герои зовут записать ими пережитое. Но я с самого начала знаю, чем все закончится, знаю последний – ударный абзац. Я всегда вижу предложение, которым завершу повествование и вызову в читателе самые сокровенные чувства, о которых он, быть может, и не подозревал. Это предложение приходит вместе с темой, в самом начале.
Но персонажи не приходят из ниоткуда – они рождаются из черт людей, которых я когда-либо встречал. То есть каждый герой – это сумма хорошо знакомых мне свойств людей.
– Что для вас самое важное в осмыслении темы войны?
– Признаюсь, я далек от военной темы. И знаю о войне только из книг и фильмов. Я никогда не помышлял о ней писать, и в случае с рассказом «Последнее оружие» я лишь поместил одну из волновавших меня проблем в сферу военных действий. Молоко матери и улыбка младенца пришли ко мне внезапной вспышкой. Еще меня, как писателя, не интересуют текущие события, то есть не делаю их предметом своих исследований. Так уж устроен мозг, что я больше склонен ставить – ни много, ни мало – предельные вопросы бытия. Самому смешно… Отсюда и ответ на ваш вопрос. В данном рассказе я говорю о «последнем оружии». Важным было понять, через что прошел герой, а точнее, через что переступил, чтобы выполнить свой долг? Тут выступают и другие острые вопросы: с чем он закончил войну и что в итоге имеет, доволен ли победой? И в конце – для чего, собственно, и написан рассказ, – что произошло с героем в самый ответственный момент в своей жизни, не только как с воином, но и с человеком – божьим творением. Конечно, когда человек воюет, он таких вопросов себе не задает. Возможно, и не может задавать, не имеет права. Но… Как тогда быть с молоком матери, смешанного с кровью на грязном полу и улыбкой младенца, обращенного к убийце его матери и всей семьи? Эти вопросы – бездонная воронка, которая засосала героя и держит его вот уже много лет. И он не может ни объяснить произошедшего, ни оправдать себя, ни найти спасения для своей души…
Беседовала Марьяна Кочесокова