Сезон в Балкарском драматическом театре закрыл спектакль «Лавина» в постановке Аубекира Мизиева.
Мы поговорили с режиссером Аубекиром Мизиевым о премьере
В высокогорном селе каждый год люди оказываются запертыми погодными условиями, когда неосторожный звук может спровоцировать лавину. Жители ругаются шёпотом, беззвучно смеются, терпят боль, стиснув зубы. Гнетущий абсурд происходящего Мизиев доводит до предела: все артисты ходят в шерстяных носках, ножки мебели, домашняя алюминиевая утварь обернуты двуниткой. По сути это психологический триллер, где все пропитано ожиданием страшной развязки. Закон гласит: люди должны вступать в половую близость только в строго определенные месяцы, чтобы избежать рождения детей в опасный период, когда от любого громкого звука может сойти лавина. И если роженицы еще смогут заткнуть себе рот, то первого крика ребенка не избежать.
Из поколения в поколение передается история, как одна пара, ослушавшись старших, вступила в интимную близость раньше дозволенного. Закончилось все тем, что беременную женщину замуровали в гроб и предали земле. И теперь, спустя 50 лет, история может повториться — у молодой женщины начинаются преждевременные роды. Судьбу матери и ребенка, который вот-вот появится на свет, должен решить совет старейшин. Историю другой отвратительной смерти рассказывает дед.
Много лет назад его брат сошел с ума от постоянного страха и невозможности закричать. Чтобы сумасшедший не выстрелил из ружья, его помещают в лечебницу, где он умирает. И старик подозревает, что не своей смертью. И вот спустя много лет обе истории словно сливаются в одну развязку. Молодая жена рожает раньше срока, совет старейшин решает заживо положить ее в гроб, муж хватается за ружье и клянется выстрелить. Дед помогает внуку – они вдвоем нажимают на курок. Одновременно раздаются выстрел и крик родившегося ребенка. Но лавина не сходит… Режиссер, как и главный герой, рискнул, выбрав эту пьесу. Ему и актерам удалось продержать публику почти полтора часа в напряжении, используя минимум средств. Диалоги и монологи, произнесенные почти шепотом — обнаженный актерский дар. Тот случай, когда не за чем спрятаться: ни за юмором комедии положений, которую так обожает местный зритель, ни за песнями, плясками, трюками и декорациями. Настоящее мастерство продемонстрировали артисты: без ложной стыдливости и лицемерия они смогли общаться со зрителем об очень тонких и «неудобных» вещах. Интимная близость, роды, супружеские измены, онтологическая взаимная ненависть снох и свекровей. Старуха, которая притворяется больной, чтобы шантажировать близких и получать больше внимания. Старик, который когда-то предал своего брата. Камерность происходящего усиливается организацией пространства в «Лавине»: кровать молодых, где происходят самые важные сюжетные откровения, расположена максимально близко к зрителю. С одной стороны, спектакль почти натуралистичный. С другой — насыщен метафорами и символами. Пальцы, количеством которых измеряется и уровень воды в кадке – индикаторе лавиноопасности, и готовность женского организма произвести на свет человека. И огромное полотно белоснежной ткани (решение художника Кантемира Жилова), трансформирующейся то в предмет быта, то в мощный символ лавины как страха, предательства, груза вины, который вначале тащит за собой изможденный старик. Именно страх, понятный каждому, кто когда-либо жил в этом мире, поднимает пьесу до наднациональной притчи. И только музыка симфонии «Минги Тау» Ахмата Малкандуева звучала свободно, бесстрашно и прекрасно.
— Выбор пьесы для национального театра порой сложнее, чем дальнейшая работа над ней. Как вы нашли «Лавину»?
— Несколько лет назад на фестивале в Башкортостане сам автор Тунджер Джюдженоглу, увидев выступление балкарской труппы, подошел к нам и предложил свою пьесу. У себя на родине он популярен, его даже называют турецким Чеховым. Пьеса основана на реальных событиях: есть некое село в высокогорной части Турции, где люди регламентируют свою жизнь в зависимости от опасности схода лавин. Возможно, там не было страшных событий с погребением беременной женщины заживо, нам об этом не известно. Но то, что люди какое-то время живут в особых обстоятельствах, практически оторванными от цивилизации, — это правда. Перевел пьесу с турецкого Каншаубий Мизиев, мой дядя. Он много лет живет и работает в Башкортостане. Долгое время был послом Башкирии в Турции. Плюс нашего перевода в том, что он сделан не с русского на балкарский, а непосредственно с турецкого первоисточника на балкарский. «Лавину» уже неоднократно ставили в российских театрах. Я со своей стороны не стремился придать ей балкарский колорит. Взять даже вид из окон… Что может быть красивее кавказского хребта. Но мы принципиально не использовали ни Эльбрус, ни Безенгийские горы, ни Чегемское ущелье. Чтобы сюжет не прочитывался как проблема балкарского народа. Эта история могла случиться где угодно. Потому что страх лавины – это любой другой страх: песчаной бури, наводнения, политики, режима, ковида.
— И все же обилие шерсти на сцене рождало ассоциации с балкарским бытом. Шерстяные носки, в которых ходят все персонажи, растянутый свитер старика с узнаваемым орнаментом. Кстати, все носки были не новыми, с заношенными подошвами. Вы репетировали в них?
— Конечно. Чтобы актеры выработали определенную осторожную походку, научились ходить, не топая. Играть шёпотом в театре – особое искусство. Ведь законы сценической речи как раз построены на том, чтобы зритель слышал актера. Сколько же этапов нам пришлось пройти, сколько вариантов перепробовать, чтобы в итоге добиться такого звучания. И то, во второй день показа мы немного добавили громкости. Потому что репетировали в пустом зале, а когда пришли зрители, акустика помещения изменилась. Мы учли это и перенастроились.
— В наших театрах есть негласные табу на некоторые темы. Межполовые отношения всегда микшируются, подаются полутонами. Ваше высказывание получилось весьма откровенным по меркам национального театра. Не боитесь негативной реакции?
— Конечно, предполагал и такое. И пока мы работали над спектаклем, мне многое пришлось услышать. Но я всегда вспоминал в связи с этим слова своего учителя, мастера в ГИТИСе на режиссерском Валерия Беляковича, который учил не бояться говорить о том, что тебя волнует. Повторял, что режиссер, идущий на поводу у системы, будет удобным, но никогда не заявит о себе громко.
— Ваш финал напомнил «Обыкновенное чудо» Шварца. Когда все ждут, что юноша превратится в медведя, поцеловав принцессу, но этого не происходит. Так и здесь — лавина не сошла… Что дальше?
— Да, финал неоднозначный. Нарочно приглушил его. Хотя можно было устроить такой праздник, такое торжество жизни! Но мы дали возможность зрителям поразмышлять, как эти люди будут жить дальше после того, как увидели друг друга такими. Я, кстати, проводил для себя параллель с другой пьесой Шварца, по которой Захаров снял «Как убить дракона». Ведь что такое дракон – это наш собственный страх, который мы растим в себе. И убить дракона в себе мы можем, только убив собственный страх.
Алена Мякинина
Фото: Илья Ахобеков