6 февраля в Москве открылась XIV художественная выставка «Россия» – итог работы 112 отделений Союза художников России за последние пять лет. В Центральном выставочном зале СХР представлено более тысячи работ, и среди них четыре работы из Кабардино-Балкарии. В частности, картина «Мальчик» Анны Ермолаевой.
– Анна Анатольевна, вы вместе с Жанной Кануковой были на открытии этой большой выставки. Каковы впечатления?
– Эта поездка стала для меня неожиданным сюрпризом, просто подарком судьбы. Действительно, мне уже необходимо было выехать за пределы Кавказа, увидеть работы других авторов, напитаться другой атмосферой и новыми впечатлениями. К сожалению, не удалось посмотреть всю выставку, поскольку были ограничены во времени. На открытии всегда ажиотаж, картины толком не посмотришь. А я люблю смотреть спокойно, постоять, поразмышлять. Поснимать, конечно, что-то удалось, некоторые работы очень зацепили. Наверное, из-за этой спешности меня больше впечатлила не столько выставка, сколько сама Москва. Я её и так всегда любила, но в этот раз со всем благоустройством последних лет она особенно понравилась. Я скучала по её красивым зданиям, ходила и восхищалась каждым особняком. Благо, мы остановились в удачном месте: рядом были и Ленком, и Тверская, и Дмитровка. Впечатлений масса, конечно, всё потихоньку переосмысливаю. Думаю, эта поездка отразится в новых работах.
– В ваших работах темп жизни не московский. Всё размеренно, тихо… Какой поступок в своей жизни вы назвали бы самым смелым?
– Наверное, то безумие, когда я рванула с восьмилетним сыном в Пермь (смеется). Я родилась и жила в Нальчике до тридцати одного года, потом решила уехать в холодный город. В один момент я просто поняла, что в жизни надо что-то менять, причём менять кардинально. Я хотела поступить в Уральский филиал Российской академии живописи, но не получилось. Получилось другое – случилось чудо: мастерская Широкова открыла для меня свои двери (Анна Ермолаева окончила Пермский государственный институт искусств и культуры, мастерская профессора Е.Н. Широкова – прим.). Я до сих пор безмерно благодарна Евгению Николаевичу. Он принял меня тогда без соответствующего образования. Я не оканчивала, как другие мои сокурсники, ни художественную школу, ни художественное училище. На тот момент я ещё не понимала, кто такой Широков, лишь спустя время осознала масштаб этой личности. Теперь горжусь тем, что общалась с этим человеком, училась у него. Он был красивым во всех отношениях.
– А каким по характеру был Евгений Николаевич?
– Строгим. Но по отношению ко мне проявлял сочувствие, относился с пониманием. Его покорило то, что я издалека. Притом он понимал, что мне приходилось непросто. Я поехала туда с сыном, которому было ещё сложнее, чем мне. Он только окончил первый класс и попал в совершенно новую для него среду, другой город. Другой даже климатически. Мы уезжали в сложный для нас 1999-й год. Что греха таить, тогда в Нальчике не было ни работы, ничего. Но география меня не отпускала, я всё-таки человек южный. Мне надо было напитаться каждое лето в Нальчике солнцем и с запасом тепла уезжать обратно. За эти годы родной город начал меняться к лучшему. Мы прожили на Урале восемь лет и вернулись в наши тёплые края.
– До поездки в Пермь вы работали в Кабардинском театре.
– Недолго, буквально полгода. Но это был такой хороший период, что я до сих пор вспоминаю о нём с особой теплотой. Даже сейчас, когда прихожу в театр, меня радушно встречают и Хасан Пшихачев, и Мурат Мисаков. Тогда ещё Миша Кудаев говорил, что надо мне думать о художественном образовании, что это моё, поддерживал мои стремления.
В театре писала афиши. Всё случилось просто: шла по улице и увидела афиши. Помните транспарант Остапа Бендера? Вот примерно на таком же «высоком идейно-художественном» уровне было всё выполнено. И про себя подумала: я что, не могу эти афиши писать? К этому времени я была выпускницей коммунально-строительного колледжа и успела поработать в отделе архитектуры института «Каббалкгражданпроект». В общем, хорошо чертила. Пришла в театр к Руслану Фирову с просьбой принять на работу художником-оформителем. Прошла испытательный срок и устроилась, к великому сожалению мамы (смеется). После чистого красивого кабинета в институте ей тяжело было видеть моё новое рабочее место – зал с заляпанной раковиной. Но я была счастлива. Тогда как раз были гастроли театра в Абхазии, я поехала туда с труппой, ретушировала реквизит. И это начало осени, такое колоритное, я запомнила на всю жизнь.
– А отца не огорчило новое место работы?
– Нет. Всё-таки моя творческая натура пошла от него. Папа был токарем, читал очень много, хорошо знал историю и рассказывал мне. А сколько красивых рисунков он мне делал! Даже простые вещи вытачивал художественно на токарном станке. У нас был чемоданчик, в котором отец хранил собранные им открытки с изображением скульптуры и живописи: перед глазами стоят. Помню, нарисовала пастелью старую сосну возле театра. Я принесла рисунок домой, и отец, увидев, восхитился и бережно оформил его в самодельную рамку. Маме, конечно, сложнее было пережить мой выбор. Она сама бухгалтер, и для неё было бы спокойнее, если бы я была более приземлённой. Сейчас, конечно, я её понимаю.
– Сами как родитель строги?
– Могу быть и строгой. Но, допустим, в плане выбора профессии я ничего не запрещала и не навязывала сыну. Он окончил Ростовский колледж связи и информатики. Это был его личный выбор, ему это направление интересно. Но сейчас наблюдаю за ним – он всё ещё находится в поиске себя и своего места. Я особо не вмешиваюсь. Это его жизнь, ему решать. Мы проводим половину жизни, если не больше, на работе. И порой печально наблюдать, когда человек идёт на работу без желания.
– И картина «Мальчик», наверное, автобиографична.
– Конечно, она родилась в результате переживаний, связанных с ожиданием сына. Эти переживания просты и понятны для каждой матери. И в целом таинство материнства – тема, которая привлекает практически всех художников. Кстати, эта картина у меня одна из самых востребованных. Конечно, в среде художников не приветствуется тиражирование, нехорошо делать столько повторов. Но всё равно каждый вариант картины уникальный. Невозможно повторить точь-в-точь работу, как невозможно дважды войти в одну и ту же реку.
– Можете сказать, что вы организованный человек?
– Скорее да, чем нет. Иначе просто нельзя. Нельзя сидеть и ждать, когда же придёт вдохновение. Иногда устаёшь даже от любимой работы, это нормально. У меня в жизни при всей организованности многое происходит экспромтом. Как можно запланировать картину, которую пишешь душой? Делать какие-то формальности, чтобы уложиться в рамки, сдать план, не хочется. И выставку не запланируешь. Жизнь устроена так, что большей частью приходится зарабатывать, решать какие-то текущие вопросы. Но спасибо судьбе, что эти вопросы получается решить творчеством. Работы хорошо продаются. В Нальчике сложно продавать картины, но через сайты поступает очень много заказов. Работы не остаются – это огорчает. Просто поставить галочку возле «выставка состоялась» – это не моё. Я очень хочу выставку, ну а раз такое горячее желание есть, надеюсь, с Божьей помощью оно исполнится.
– У вас много схожего с Александром Яниным.
– У меня два больших учителя – Широков и Янин. Я немного занималась до отъезда в Пермь у Александра. После возвращения в Нальчик наше общение продолжилось, что для меня очень ценно. Янин – большой мастер и уникальная личность, его ещё открывать и открывать.
В своём творчестве Саша часто отталкивается от слова, я же больше от образа. Мне очень близка его философия. У Янина много иронии и сарказма. Я как женщина, наверное, более мягкая и романтичная. Но мы схожи в предпочтениях. Мне тоже нравятся те же старые грузинские фильмы, в которых о грусти говорится с юмором. Увидеть в малом большое – это, пожалуй, наша общая способность. Александр Янин открыл для меня очень много технических приёмов, но гораздо важнее то, что я прошла у него школу творческого мышления.
– А школу общеобразовательную любили?
– Любила. Даже скучала по ней, когда долго сидели на каникулах. У нас с пятого класса была замечательная учительница по русскому языку и литературе Анна Альбертовна Габидашвили, мы её обожали. Она и сейчас работает в 19-й школе, и я завидую её ученикам.
– В каком возрасте вам было комфортнее всего?
– Как ни странно, 45-46. Я поздний человек, в том смысле, что в моей жизни всё складывается поздно. 45 – такой возраст, когда много чего пережито и осмыслено, в то же время есть ещё силы и некая восторженность жизнью.
– Вы как-то назвали себя «жизнерадостным пессимистом».
– Да, потому что сложно оставаться оптимистом, когда в мире происходят такие неподвластные нам события. Всё очень тревожно. И даже в отдельно взятой человеческой судьбе, казалось бы, успешной, жизнь не всегда стелет коврами дорожки. Тем не менее я стараюсь вылавливать лучшие моменты жизни и радоваться, всё равно радоваться.
– А какая вы в быту? Есть домашние дела, которыми совсем не любите заниматься?
– Скажу честно, я не люблю заниматься кухней. Готовка только по настроению. Люблю наводить порядок. Но могу наводить и беспорядок! (смеется). Мне всё-таки нравится, когда в моём пространстве есть какая-то гармония. Я люблю возиться в саду. Садом его и не назовёшь, скорее палисадник. Для меня это отдушина.
– Любимые места в Нальчике?
– Обожаю здание нашего Союза художников, в котором и находится моя мастерская. Улицу Лермонтова от проспекта Ленина, по ней каждое утро с удовольствием прихожу в мастерскую. Атажукинский сад, конечно. Кабардинскую я всегда любила, но сейчас там остатки старого Нальчика закрываются современностью, и мало что остаётся от того, что было дорого. Держатся стойко четыре окна одного старенького дома, и хорошо бы успеть их запечатлеть.
– О выставочных площадках Нальчика что можете сказать?
– Выставочные залы музея ИЗО хороши, но для Нальчика уже хочется чего-то большего. Назрела необходимость в хорошем выставочном зале. Грустно, что в нашем городе выставки не проходят резонансно. Значение художников для местной публики не такое, какое хотелось бы. Но в последнее время ощущается какой-то подъём. Интерес к искусству наблюдается даже среди молодёжи. С приходом Жанны Кануковой и наш Союз художников оживился, о нас стали больше говорить.
Открылся выставочный павильон в парке 100-летия. Это хорошее пространство и расположение удачное. Люди туда ходят, а значит, оно привлекательно. Интерес появился, надо его поддерживать, развивать. И обязательно вкладываться материально – без этого никак. Мы не получим ни хорошего кино, ни хорошего театра, ни хорошей живописи, если не будет соответствующего финансирования. Если сейчас не будем вкладываться в культуру, потомкам от нас ничего стоящего не останется. Это как с ребёнком: что вложишь, то и получишь.
У нас потрясающие художники, причём очень разноплановые, способные ответить самым разным запросам. Их коллекции не должны пылиться, их должны видеть люди. Все слышали, какая трагедия случилась в Абхазии (при пожаре в ночь на 21 января в Национальной картинной галерее Сухума сгорел золотой фонд художников Абхазии. Из четырёх тысяч работ уцелело лишь 150 – прим.). Остаться без такого наследия – это действительно трагедия для народа. Подобное случается, когда культура где-то на задворках. Так не должно быть, мы же люди! Художник выносит на свои холсты время, в котором он живёт, и эмоции, которыми он живёт. Его творчество впоследствии становится свидетельством эпохи. Хочется, чтобы в умах влиятельных и обеспеченных людей появился какой-то сдвиг (в хорошем смысле), и они начали вкладываться в развитие культуры. Бесконечно строить заправки – это путь в никуда.
Как замечательно сказала известный искусствовед Паола Волкова, «Медичи – пример того, что такое просвещённые деньги в культуре. Просвещённые деньги – когда банкиры, предприниматели делали деньги для того, чтобы дать их тем, кто создаёт бессмертие». Медичи не запомнили бы, не будь Боттичелли. И Боттичелли не запомнился бы, не будь Медичи. Третьяков, Мамонтов, Кокорев… Обществу нужны меценаты.
Беседовала Марьяна Кочесокова